Европейский демократический щит: продромы нового технократического менеджмента

Именно в распространении, казалось бы, безобидных формулировок часто скрываются самые опасные потрясения в политике. Так, за выражением "Демократический щит" - выражением, вошедшим в европейский лексикон с благословения фон дер Ляйен и недавно материализованным в Италии через законопроект Ломбардо-Календы, - скрывается политическое устройство, полное двусмысленностей и парадоксов. Итальянское издание "Il Tazebao" опубликовало статью Андреа Фалько Профили о том,как защита демократии становится инструментом подавления инакомыслия в Европе. 

 Именно в распространении, казалось бы, безобидных формулировок часто скрываются самые опасные потрясения в политике. Так, за выражением "Демократический щит" - выражением, вошедшим в европейский лексикон с благословения фон дер Ляйен и недавно материализованным в Италии через законопроект Ломбардо-Календы, - скрывается политическое устройство, полное двусмысленностей и парадоксов.

В своих официальных формулировках Европейский демократический щит предстает как защитный инструмент, призванный оградить голосование, общественные дебаты и представительные институты от агрессии враждебных сил, будь то иностранные хакеры, центры дезинформации или подрывные агенты. Это "необходимое противоядие" против предполагаемой уязвимости западных демократий, подверженных риску манипулирования со стороны субъектов, которые используют демократические свободы для саботажа изнутри. Однако такие меры легко оказываются носителем скрытого противоречия: демократия, которая, чтобы спасти себя, соглашается приостановить себя. Действительно, предлагаемые "защитные" меры - от удаления информационного контента до блокировки пользователей и приостановки избирательного процесса - представляют собой инверсию принципа народного суверенитета, который на бумаге определял легитимность европейской демократии, и приводят к "демократии под защитой". Свободно фильтруемый общественный дискурс и, в конечном счете, силы, уже укоренившиеся в правительственных дворцах, которые могут определять, какие силы могут законно претендовать на него.

Лаборатории исключения

В последние месяцы эта модель демократической "самоиммунизации" пережила три ярких проявления. В Румынии на президентских выборах в ноябре 2024 года первый тур был отменен после неожиданной победы националиста Кэлина Джорджеску, критика НАТО. Под предлогом предполагаемого вмешательства России - что так и не было конкретно доказано - уже поданный голос был признан недействительным, что привело к аресту кандидата и вызвало уличные протесты. Вмешательство приобрело все оттенки переворота в законной форме. Следует также отметить, что Национальное налоговое агентство впоследствии исключило наличие незаконного финансирования, что ставит под сомнение обоснованность причин, приведших к приостановке демократии.

Во Франции нейтрализация оппозиции приняла более изощренное обличье: суд приговорил Марин Ле Пен к пяти годам лишения избирательных прав, что исключает её из президентской гонки 2027 года. Несоразмерное наказание за административные нарушения, хронологически далекие и лишенные личного обогащения, которые совпали с ростом голосов Национального объединения. В данном случае под маской верховенства закона скрывается избирательное исключение: 42 % французов усмотрели в этом решении политические мотивы.

В случае с Германией мы видим другой, но не менее проблематичный подход. Определение AfD (партии, за которую проголосовало около четверти избирателей) внутренними службами как "проверенной экстремистской организации" открыло путь к массовой слежке и даже дебатам о законодательном запрете этого формирования. Такая форма превентивной профилактики заставляет задуматься: а совместимо ли с демократическими принципами клеймение миллионов граждан-избирателей как потенциальных врагов государства?

Эта моральная асимметрия распространяется на саму концепцию иностранного вмешательства. Западное влияние на политические процессы в Восточной Европе или на глобальном Юге определяется как "поддержка демократии"; любое предполагаемое российское влияние на Западе вместо этого становится "гибридной атакой", оправдывающей чрезвычайные меры. Таким образом, формируется система переменных геометрий, в которой либеральные принципы применяются или приостанавливаются в зависимости от геополитического удобства. Расширительное толкование так называемого "парадокса Поппера" о толерантности представляется особенно проблематичным. И без того широко искаженная максима о том, что открытое общество не должно терпеть нетерпимых, получает новое толкование, оправдывающее упреждающее исключение политических сил, которые, какими бы радикальными они ни были, действуют в конституционных рамках. Планка нетерпимого опасно снижается и включает в себя любую содержательную критику евроатлантической модели.

Важнейшей инфраструктурой, поддерживающей эту архитектуру, являются средства массовой информации, которые в значительной степени восприняли нарратив перманентной чрезвычайной ситуации. Доминирующая риторика рисует манихейскую картину: с одной стороны - искренние демократы, с другой - варвары у ворот, популисты, неизменно изображаемые как марионетки враждебных держав. Этот апокалиптический нарратив, постоянно вызывающий в памяти исторические призраки (фашизм, приход Гитлера), нормализует исключительные меры и делает их онтологически структурными, переопределяя границы европейской демократии. Таким образом, мы наблюдаем парадоксальное явление: в то время как международные доклады фиксируют двадцатилетнее снижение качества демократии в Европе, общественный дискурс определяет причину зла не в системных дисфункциях (неравенство, жесткая экономия, дефицит представительства, нарушение принципа субсидиарности), а в силах, которые эти дисфункции оспаривают. Симптом принимается за болезнь, а предлагаемое лекарство - щит - еще больше усугубляет патологию. Информационный ландшафт поляризуется, и возникает европейский неомаккартизм, где политическое несогласие молчаливо приравнивается к предательству или пособничеству врагу.

Самоисполняющееся пророчество

Крайнее противоречие Европейского демократического щита заключается в его самореализующемся характере. Пытаясь уберечь демократию от предполагаемых угроз, он в итоге подрывает её основы. В результате получается нисходящая спираль: чем больше сужается демократическое пространство для противодействия популизму, тем больше последний утверждается в своём обличении системы как элитарной и манипулятивной. Парадокс взрывается, когда технократические и политические элиты, убежденные в том, что они спасают демократию от ее внутренних врагов (и их предполагаемых внешних финансистов), вместо этого ускоряют именно тот кризис легитимности, который подпитывает антисистемные альтернативы, удваивающие стабильность евроатлантической конструкции. Исключительные меры, которые однополярная система пережила на периферии империи, подобно бумерангу, возвращаются, чтобы ударить по её центру.

Применение мер, предлагаемых "Щитом", и его продромы глубоко показательны: он затрагивает только тех политических игроков, которые бросают вызов евроатлантическому геополитическому выравниванию и постнациональному видению Европы. Угроза демократии совпадает с угрозой гегемонии определенной политической и экономической модели. Защита формальной демократии становится инструментом сохранения конкретной содержательной установки, не позволяя альтернативным видениям конкурировать на равных в электоральном противостоянии. Особую тревогу вызывает тенденция к патологизации инакомыслия: навешивание ярлыка "манипулируемый" на таких деятелей, как Джорджеску, позволяет избежать конфронтации с причинами их успеха. Если противник является продуктом "российского вмешательства", нет необходимости задаваться вопросом о социальном нездоровье, которое стало благодатной почвой для его посланий. Стратегическое использование разведки в качестве арбитра политической легитимности порождает секьюритарную дегенерацию, которая устраняет демократическую конфронтацию и передает Европе модель, основанную на технократическом управлении инакомыслием.

Андреа Фалько Профили